Son, you don't have bad luck. The reason that bad things happen to you is because you're a dumbass.
Ещё один очень крутой рассказ Аверченко
читать дальшеПо приезде в Петербург я явился к старому другу, репортеру
Стремглавову, и сказал ему так:
- Стремглавов! Я хочу быть знаменитым.
Стремглавов кивнул одобрительно головой, побарабанил пальцами по столу,
закурил папиросу, закрутил на столе пепельницу, поболтал ногой - он всегда
делал несколько дел сразу - и отвечал:
- Нынче многие хотят сделаться знаменитыми.
- Я не "многий", - скромно возразил я. - Василиев, чтоб они были
Максимычами и в то же время Кандыбинами - встретишь, брат, не каждый день.
Это очень редкая комбинация!
- Ты давно пишешь? - спросил Стремглавов.
- Что... пишу?
- Ну, вообще, - сочиняешь!
- Да я ничего и не сочиняю.
- Ага! Значит - другая специальность. Рубенсом думаешь сделаться?
- У меня нет слуха, - откровенно сознался я.
- На что слуха?
- Чтобы быть этим вот... как ты его там назвал?.. Музыкантом...
- Ну, брат, это ты слишком. Рубенс не музыкант, а художник.
Так как я не интересовался живописью, то не мог упомнить всех русских
художников, о чем Стремглавову и заявил, добавив:
- Я умею рисовать метки для белья.
- Не надо. На сцене играл?
- Играл. Но когда я начинал объясняться героине в любви, у меня
получался такой тон, будто бы я требую за переноску рояля на водку.
Антрепренер и сказал, что лучше уж пусть я на самом деле таскаю на спине
рояли. И выгнал меня.
- И ты все-таки хочешь стать знаменитостью?
- Хочу. Не забывай, что я умею рисовать метки!
Стремглавов почесал затылок и сразу же сделал несколько дел: взял
спичку, откусил половину, завернул ее в бумажку, бросил в корзину, вынул
часы и, за-свистав, сказал:
- Хорошо. Придется сделать тебя знаменитостью. Отчасти, знаешь, даже
хорошо, что ты мешаешь Рубенса с Робинзоном Крузо и таскаешь на спине рояли,
- это придает тебе оттенок непосредственности.
Он дружески похлопал меня по плечу и обещал сделать все, что от него
зависит.
На другой день я увидел в двух газетах в отделе "Новости" такую
странную строку: "Здоровье Кандыбина поправляется".
- Послушай, Стремглавов, - спросил я, приехав к нему, - почему мое
здоровье поправляется? Я и не был болен.
- Это так надо, - сказал Стремглавов. - Первое известие, которое
сообщается о тебе, должно быть благоприятным... Публика любит, когда
кто-нибудь поправляется.
- А она знает - кто такой Кандыбин?
- Нет. Но она теперь уже заинтересовалась твоим здоровьем, и все будут
при встречах сообщать друг другу: "А здоровье Кандыбина поправляется".
- А если тот спросит: "Какого Кандыбина?"
- Не спросит. Тот скажет только: "Да? А я думал, что ему хуже".
- Стремглавов! Ведь они сейчас же и забудут обо мне!
- Забудут. А я завтра пущу еще такую заметку: "В здоровье нашего
маститого..." Ты чем хочешь быть: писателем? художником?..
- Можно писателем.
- "В здоровье нашего маститого писателя Кандыбина наступило временное
ухудшение. Вчера он съел только одну котлетку и два яйца всмятку.
Температура 39,7".
- А портрета еще не нужно?
- Рано. Ты меня извини, я должен сейчас ехать давать заметку о котлете.
И он, озабоченный, убежал.
Я с лихорадочным любопытством следил за своей новой жизнью.
Поправлялся я медленно, но верно. Температура падала, количество
котлет, нашедших приют в моем желудке, все увеличивалось, а яйца я рисковал
уже съесть не только всмятку, но и вкрутую.
Наконец, я не только выздоровел, но даже пустился в авантюры.
"Вчера, - писала одна газета, - на вокзале произошло печальное
столкновение, которое может окончиться дуэлью. Известный Кандыбин,
возмущенный резким отзывом капитана в отставке о русской литературе, дал
последнему пощечину. Противники обменялись карточками".
Этот инцидент вызвал в газетах шум.
Некоторые писали, что я должен отказаться от всякой дуэли, так как в
пощечине не было состава оскорбления, и что общество должно беречь русские
таланты, находящиеся в расцвете сил.
Одна газета говорила:
"Вечная история Пушкина и Дантеса повторяется в нашей полной
несообразностей стране. Скоро, вероятно, Кандыбин подставит свой лоб под
пулю какого-то капитана Ч*. И мы спрашиваем - справедливо ли это? С одной
стороны - Кандыбин, с другой - какой-то никому не ведомый капитан Ч*".
"Мы уверены, - писала другая газета, - что друзья Кандыбина не допустят
его до дуэли".
Большое впечатление произвело известие, что Стремглавов (ближайший друг
писателя) дал клятву, в случае несчастного исхода дуэли, драться самому с
капитаном Ч*.
Ко мне заезжали репортеры.
- Скажите, - спросили они, - что побудило вас дать капитану пощечину?
- Да ведь вы читали, - сказал я. - Он резко отзывался о русской
литературе. Наглец сказал, что Айвазовский был бездарным писакой.
- Но ведь Айвазовский - художник! - изумленно воскликнул репортер.
- Все равно. Великие имена должны быть святыней, - строго отвечал я.
Сегодня я узнал, что капитан Ч* позорно отказался от дуэли, а я уезжаю
в Ялту.
При встрече со Стремглавовым я спросил его:
- Что, я тебе надоел, что ты меня сплавляешь?
- Это надо. Пусть публика немного отдохнет от тебя. И потом, это
шикарно: "Кандыбин едет в Ялту, надеясь окончить среди чудной природы юга
большую, начатую им вещь".
- А какую вещь я начал?
- Драму "Грани смерти".
- Антрепренеры не будут просить ее для постановки?
- Конечно, будут. Ты скажешь, что, закончив, остался ею недоволен и
сжег три акта. Для публики это канальски эффектно!
Через неделю я узнал, что в Ялте со мной случилось несчастье: взбираясь
по горной круче, я упал в долину и вывихнул себе ногу. Опять началась
длинная и утомительная история с сидением на куриных котлетках и яйцах.
Потом я выздоровел и для чего-то поехал в Рим... Дальнейшие мои
поступки страдали полным отсутствием всякой последовательности и логики.
В Ницце я купил виллу, но не остался в ней жить, а отправился в Бретань
кончать комедию "На заре жизни". Пожар моего дома уничтожил рукопись, и
поэтому (совершенно идиотский поступок) я приобрел клочок земли под
Нюрнбергом.
Мне так надоели бессмысленные мытарства по белу свету и
непроизводительная трата денег, что я отправился к Стремглавову и
категорически заявил:
- Надоело! Хочу, чтобы юбилей.
- Какой юбилей?
- Двадцатипятилетний.
- Много. Ты всего-то три месяца в Петербурге. Хочешь десятилетний?
- Ладно, - сказал я. - Хорошо проработанные десять лет дороже
бессмысленно прожитых двадцати пяти.
- Ты рассуждаешь, как Толстой, - восхищенно вскричал Стремглавов.
- Даже лучше. Потому что я о Толстом ничего не знаю, а он обо мне
узнает.
Сегодня справлял десятилетний юбилей своей литературной и
научно-просветительной деятельности...
На торжественном обеде один маститый литератор (не знаю его фамилии)
сказал речь:
- Вас приветствовали как носителя идеалов молодежи, как певца родной
скорби и нищеты, - я же скажу только два слова, но которые рвутся из самой
глубины наших душ: здравствуй, Кандыбин!!
- А, здравствуйте, - приветливо отвечал я, польщенный. - Как вы
поживаете?
Все целовали меня.